— Расстались мы тогда с бабушкой у ворот училища, закрылись они — и я словно в другом мире оказался. И хоть готовился к такой перемене, трудно было сразу в незнакомой обстановке не стушеваться. Повели нас вначале на врачебную комиссию. Осмотрелся вокруг и вижу, что я здесь не самый хилый, подуспокоился слегка. Доктор каждого долго и придирчиво осматривал, голос у него из-за двери довольно суровым казался, и я вновь тревожиться начал — а ну как не возьмут в суворовцы и придется нам с бабушкой домой в Ригу возвращаться. А у них форма такая красивая...

Назвали мою фамилию, протиснулся я в дверь бочком, взглядом с врачом встретился и понял, что чем-то ему сразу приглянулся. Заканчивая осмотр, он громко, чтоб все расслышали, сказал: «Ну, этот точно будет генералом». И я ему тогда безоговорочно поверил — он же знал, что говорит. Всерьез поверил, по-взрослому. Сразу и навсегда. Оглянусь порой назад — получается, что тридцать лет пытаюсь я доказать человеку, чье имя даже узнать не догадался, что он во мне не ошибся.

Генералом Григорий Касперович стал в 39 лет. Сам он, впрочем, жестких сроков в получении именно этого звания себе не устанавливал. Просто однажды сделал в жизни выбор и пошагал к намеченной цели, еще не зная, что сама жизнь не раз заставит его вновь и вновь оказываться на распутье.

— Армия к самостоятельности приучает, к ответственности за самые, казалось бы, незначительные поступки. И взросление там раннее. Первый мой, детский еще выбор, может, и не вполне осознанным показался, но сделать его за меня некому было — я ведь без родителей рос. Попросил бабушку в училище меня отвезти — она отговаривать не стала. Приехал, увидел и понял — мое. Все мое — и дисциплина, жесткая порой, и порядок, а главное — порядочность. Мы всё в тумбочках держали — и письма личные, и деньги, и часы, у кого они были. И чтобы кто-то взял чужое... Если бы сегодня у меня спросили, с кем я хочу пойти в разведку, я бы назвал весь наш выпуск 1963 года.

В том же 1963-м предстояло выбирать — что дальше? Военное училище? Но командир — призвание, не профессия. И попробуй в 18 лет определить, твое ли оно. Поехал, к примеру, Касперович в Ростов, в артиллерийское училище поступать — хотелось еще и специальность приобрести, которая не только в армии могла бы пригодиться. Подал документы, начал вживаться в обстановку и вдруг увидел — не то. Может, потому, что суворовцев с ним поступало не много?

Вернулся в Орджоникидзе, там говорят: раз сам выбрать не смог, жди, что мы тебе предложим. Две недели от отпуска у Касперовича еще оставались, и он укатил в Москву. В столице все окончательно решила встреча с однокашниками: в Общевойсковом училище имени Верховного Совета РСФСР нашлось немало орджоникидзевских суворовцев прошлых лет выпуска. Им там нравилось, а этим ребятам верить было можно. И еще в том училище отличные были условия для занятий спортом.

— Из нас, суворовцев, кое-кто любит делать «детей без детства» — якобы мы в раннем возрасте каких-то радостей недополучили. Когда все дети во дворах в песочнице играли, мы по плацу, как стойкие оловянные солдатики, вышагивали. Да заглянули бы эти непрошеные сострадатели к нам за забор. На спортгородок, к примеру. Что там на всевозможных снарядах творилось! А с мячом мы, по-моему, вообще сутками возиться готовы были — когда от футбольных баталий круги перед глазами идти начинали, переходили на волейбол, гандбол сменялся у нас баскетболом. Игра игрой, но уже тогда я понял, сколь много значит физподготовка в армейской жизни. И как важен здесь личный пример командира.

Везде, куда бы ни забрасывала потом Григория щедрая на перемены мест армейская судьба, руководимые им подразделения сослуживцы очень скоро начинали именовать спортивными. Свой первый взвод лейтенант Касперович принимал в Заполярье, будучи всего-то на 4—5 лет постарше тех насмешливых ребят, которые подчеркнуто стояли перед ним навытяжку. «А ну-ка, что ты умеешь?» — говорил озорной огонек в глазах каждого в этом строю. И личный пример, на который будущий генерал делал такую большую ставку, не выдержал первого же испытания. Выяснилось, что Касперович был не слишком искушенным лыжником-гонщиком.

То есть с горок он, конечно, скатывался и даже не всегда при этом падал, но вот на равнине угнаться за своим заполярным взводом на первых порах никак не мог. Но и допустить, чтобы в спорте кто-то его на вираже обошел, тоже не мог. И хоть полярная ночь не лучшее, наверное, время для отработки лыжной техники, другого времени у Касперовича не было. Днем все шло своим чередом — учебные занятия, уставы, строевая. Здесь лейтенант был на высоте. А ночью с яростью штурмовал сопки. И когда в один прекрасный день Касперович вдруг «покатил», взвод окончательно признал молодого командира.

Признал и потянулся за ним. Пройдет несколько лет, и уже рота, возглавляемая Касперовичем, дважды подряд возьмет первый приз ЦК ВЛКСМ на заочных Всеармейских соревнованиях лыжников-воинов. Ради той, первой своей роты командиру пришлось пойти на жертвы — он ведь, отдавая приказания взводу, еще успевал — непонятно только, когда — играть в гандбол за СКА Ленинградского военного округа. И довольно долго раздумывал над предложением командования — роту через год после училища далеко не каждому дают, но и в гандболе тренеры ему немалые перспективы сулили. Выбрал роту, вывел из хорошей в отличные, вновь был вызван к начальству и, выходя от него, горько жалел об оставленном ручном мяче.

— Раз, говорят, все у тебя так удачно получается, бери-ка ты другую роту, отстающую, и выводи ее в передовые. Желательно поскорее. На «гражданке» это, может быть, и как просьба бы прозвучало. А в армии — приказ. До меня на той роте три командира сменилось, но дела никак не налаживались. Удивило меня такое, с позволения сказать, «доверие». Подумал даже: а стоило ли из-за этого от гандбола отходить? Я, может, в ЦСКА уже бы играл, а тут совершенно неуправляемый народ подсовывают. Даже доктора своего, «прорицателя», горячась и досадуя, вспомнил — куда тут, думаю, предсказания его насчет генерала оправдывать, когда ты всего-навсего старший лейтенант, а тебе уже крылья режут.

Про трудноуправляемый народ Касперович без особого преувеличения говорил. В те годы немало людей оказывались в армии, отбыв уже сроки наказания за различные преступления. В воинских подразделениях они зачастую держали себя вызывающе, пытались иногда демонстративно не подчиниться приказу и, что хуже всего, стремились сколотить внутри взводов и рот свои группки. И одними лишь наказаниями бороться против таких лидеров было едва ли разумно. Но как еще?

— Об этом я и подумал, когда немного поостыл. Неужели, думаю, кто бы вы там ни были, вы меня сильнее? И что, вас ничем увлечь нельзя? Раз уж вожаки сами определились, новых им решил не навязывать. Вот только как старых-то, уже, казалось бы, отпетых, в другое русло повернуть? Для начала я их нагрузил — в полном, почти предельном объеме, так что они у меня сразу стонать начали. А я в ответ на это недовольство говорю, что это, мол, еще не вечер — мы скоро самбо для нагрузочки начнем изучать. Только занятия эти дополнительными будут — для тех, к кому по основным воинским дисциплинам замечаний нет. Они, по логике, еще больше зароптать должны были, но тут моя идея — их, к сплошным наказаниям привыкших, оказывается, поощрить могут — на все сто процентов сработала. Не сразу, конечно, но постепенно пришли-таки к взаимопониманию. Жалеть о своем назначении я и думать забыл. Впрочем, и некогда было — с подъема и до отбоя мы друг другу проверки на прочность устраивали. И большей частью выдерживали их.

Еще мне здорово помогало, что все они честолюбивые были, и, стоило только это качество чуть-чуть подогреть, горы, не то что сопки свернуть могли. Поэтому и на любое соревнование подбить их можно было, даже на то, к которому они в данный момент явно не готовы. Проигрывают, а я опять тут как тут: а говорили, мол, что вы самые сильные... И они зубы сожмут, но в следующий раз выигрывают. Где угодно победят — и на спортплощадке, и в учебном бою. С такими людьми работать во сто крат легче, чем с равнодушными. А то призывается парень в 18 лет — и уже с брюшком. Как же, спрашиваю, не стыдно тебе — в такие-то годы. А он стоит и благодушно так улыбается — подумаешь, животик, было бы из-за чего шум поднимать. И пока его из этого состояния безразличия к самому себе выведешь, сколько усилий приложить нужно...

Безразличия к службе Касперович не прощает никому. Не хочет и не может он понять тех, кто старается два своих армейских года просуществовать по принципу «не высовывайся», тихо 18 считая месяцы до увольнения в запас. Сам готов возиться с солдатами от зарядки до вечерней поверки, но и отдачи требует тоже по максимуму, на компромиссы не идет. Ни с подчиненными, ни с начальством. В академию Генерального штаба, к примеру, мог значительно раньше поступить, да кто-то «наверху» счел его «из молодых да ранним» — и так, мол, в неполные тридцать лет с роты на батальон перепрыгнул, да и одна академия к тому моменту у него за плечами уже была — имени М. В. Фрунзе. Пусть подождет, должен же чувствовать, что не пришло еще его время.

Но он-то как раз считал, что живет в свое время, — армия, она ведь не только солдата рано делает взрослым. И если ты нашел отпущенное тебе судьбой призвание — не рано, вовремя нашел, — чего еще ждать?

— Когда подполковником меня в академию не послали, я к этому довольно спокойно отнесся, хотя ссылки на молодость и неопытность всерьез принять не мог — успел к тому времени и в Группе советских войск в Германии, и в Сибири послужить. На вторую свою академию я настраивался и знал, что она от меня никуда не уйдет. Оглядываясь назад, с сегодняшних позиций, смело могу сказать, что и тогда бы на роль слушателя потянул. А не расстроился потому, что мне очень интересно было служить в Сибири.

Интересно, по Касперовичу, — это опять от зари до зари. Это беспрестанно ставить новые задачи перед собой и подчиненными и во что бы то ни стало их добиваться. С женой Татьяной они были знакомы еще со времен суворовского, поженились в Заполярье — она знала, на что шла. Но в Сибири в семье было уже двое детей...

— Дочь у меня за время учебы семь школ сменила, сын, шестиклассник, уже в четвертой учится. А каждое новое место — это и другой, сложившийся уже коллектив, и мне ли не знать, как трудно в него вживаться. Да и педагоги разные бывают, на хороших нам, к сожалению, везло меньше — по мне тот, кто ребенку в дневник жирную двойку ставит, если он простой карандаш дома забыл, не воспитатель. Отбить охоту к учебе просто, пробудить потом эту охоту куда как сложней. Юля, правда, не разочаровалась в учителях, на первый курс Всесоюзного заочного педагогического института поступила — хотела бы, конечно, на дневной, но не удалось... По молодости, увлеченный делом, всех этих бытовых трудностей вроде и не замечаешь и начинаешь как бы заново оглядываться вокруг себя, только когда вырастают дети...

После Сибирского округа Касперович ровно двадцать четыре месяца служил в Афганистане — никто из побывавших в ДРА никогда не скажет вам «два года». Первой боевой операцией пришлось руководить спустя десять дней после прибытия в страну.

— Там я окончательно понял, кого и зачем готовил всю свою армейскую жизнь. Я командовал Людьми с большой буквы, солдатами, какими всегда мечтал их видеть. Туда я взял бы многих из моих прежних сослуживцев, но жизнь сама выбрала мне партнеров, в которых я верил, как в самого себя. Учебных боев было значительно меньше настоящих.

Там жизнь проверяла нас по самому строгому счету. Цена — небрежности, ошибки — ранение, смерть. Там каждый — на переднем крае, за чужую спину не спрячешься. И все равны перед лицом опасности.

К примеру, в условиях боевых действий я ни разу не сталкивался с проявлением неуставных взаимоотношений — эти явления, к великому сожалению, не изжиты еще окончательно в нашей армии. В Афганистане у нас не было «дедов» и «ветеранов» — были бойцы. Как бы ни уставали мы на маршах, каждый без лишних слов всегда готов был отработать за товарища. Причем не только друга способен был подменить — замещал, когда того требовала обстановка, и командира.

Там же, в ДРА, я подумал, что потенциал младших командиров мы используем далеко не в полной мере. Были у нас, скажем, сторожевые посты — маленькие самостоятельные гарнизоны в составе отделения. Командовал таким постом сержант, и любо-дорого было смотреть, как он без всякой мелочной опеки и подсказок со своим делом справляется. Возможно, то были экстремальные ситуации. Но ведь и в обыденном армейском быту, посмотрите, иной сержант и с ротой в качестве старшины успешно справляется, и склад воинский в образцовом порядке содержит. И почему, скажите, у нас на этих должностях прапорщики стоять должны? Прапорщик — техник роты или начальник радиостанции — это специалист, дельный помощник командира, а прапорщик-писарь или завскладом — это, извините, любитель легкой жизни, можно, оказывается, и в армии себе такую устроить. Универсалы нам, конечно, нужны, но прежде всего, считаю, необходимо быть все-таки специалистом в своем деле и на своем месте.

Солдатами же своими я и до сих пор не устаю восхищаться.

Вспоминаю, как уничтожали мы банду душманов в горном районе. Шли колонной, и вдруг последняя машина подрывается на мине. А бой со всех сторон идет, обстановка постоянно меняется, и потерю мы заметили, когда отошли уже метров на 500 от того злополучного места. Смотрим — машина от взрыва набок завалилась, люк придавило, и ребята наши даже выйти не могут. А душманы, поливая огнем, уже к ним подбираются. Что делать? И тут вырывается из колонны другой транспортер, подскакивает к поврежденному, останавливается, выпрыгивает из него водитель и под ураганным обстрелом раненую машину к своей цепляет и из-под огня выводит. Один, представляете — один! — против скопища врагов и, казалось бы, на верную смерть обреченный. Я долго потом, когда банду уже разбили, смотрел на него и все не мог понять, как ему такое удалось. Стоит богатырь — маленький, щупленький рыжеватый парнишка, — герой и смущенно как-то, по-детски улыбается...

За двадцать четыре своих афганских месяца Касперович лично вручил многие сотни боевых наград. Документов наградных, впрочем, отсылал он гораздо больше.

— В мирной жизни мы бы, наверное, назвали это волокитой, бумаготворчеством, бюрократизмом, наконец. Но какие слова можно подобрать для того, с чем я сталкивался в Афганистане?

Представляете, раненый наш солдат продолжает вести бой против наседающих душманов, заставляя тех в конце концов отступить. И пока оформление его награды все инстанции проходит, успевает и из госпиталя выписаться, и новый подвиг совершить. Я его — вновь к ордену, а мне говорят — подождите, предыдущий-то еще в пути где-то, к чему такая спешка? Сколько ему служить осталось? Успеет, успеет еще свое получить. И слышать это приходилось от людей, в чьей компетенции не решение, а лишь оформление находится. Бороться-то я, конечно, с ними боролся, но пробить эту глухую стену, это окостенение, зачерствелость душ удавалось мне, к сожалению, далеко не всегда.

Или, скажем, каждый боевой эпизод вдруг муссировать начинают — а достоин ли? У меня, к примеру, командир разведроты чуть не каждый, подчеркиваю, каждый день со своими солдатами в бой вступал. И ни единой потери. Вот кого награждать-то надо — за высочайшее воинское искусство, за сохранение жизней человеческих. Это и есть самый настоящий подвиг. Но подвиг... не предусмотренный, оказывается, наградным статусом.

Недавно в Москве, в академии Генерального штаба, где Касперович сегодня — слушатель-второкурсник (от него, похоже, действительно ничего в этой жизни не уходит), произошло радостное событие — гвардии полковнику вручили орден Красной Звезды, заслуженный им при исполнении интернационального воинского долга. И счет награде — афганский, на месяцы. Свыше полутора лет кочевали документы по инстанциям! Этот случай удивил даже привыкших к проволочкам офицеров, воевавших в ДРА.

Касперович как-то посчитал, сколько лет он просидел за партой. Вышло — семнадцать. А сколько за это время сдал экзаменов... Жизнь не однажды проверяла его аттестаты — выдерживал, не гнулся. И не боялся испытаний, напротив, искал их. Вскоре, по окончании академии, предстоят новые. Он к ним готов. А пока учеба — это все-таки немного щадящий режим. Хоть самостоятельная подготовка и отнимает массу времени, домой все же успеваешь попасть «до отбоя», проверить домашние задания у сына, узнать, как прошел день у дочери. Женька, к примеру, недавно впервые в жизни ходил с одноклассниками в трехдневный поход. Вернулся радостный, оживленный, переполненный впечатлениями и только никак не мог ответить на вопрос, почему умывальные принадлежности так и вернулись домой нераспакованными... У Юли — сессия, то есть идентичные с отцом заботы. Слушатели ведь — те же студенты, и в аудиториях шелестит порой шепоток подсказок. По-свойски — генерал генералу. И те же запарки, неразборчивые конспекты, шпаргалки... Или перехватишь чей-то отрешенно-мечтательный взор, обращенный в окно. О чем раздумья? Угадали, о каникулах.

— Как приедем в военный санаторий куда-нибудь, жена заранее оживляется: ну, сколько знакомых ты на сей раз здесь встретишь? И вправду, столько счастливых встреч на тебя всякий раз обрушивается — не потому, что мир тесен, а просто жизнь нас по всей земле мотает. И поднимаются в столовой тебе навстречу из-за столиков ребята — с кем в суворовском присланный из дому сухарь пополам разламывал, с кем в Заполярье одной шинелью в палатке укрывался, с кем в Афганистане под эхо дальних горных взрывов каждое утро зарядку делал. И вся жизнь, вся биография, вся служба вновь перед глазами промелькнет. Долгая, трудная и счастливая. И всех их разом обнять хочется, и слезы на глаза наворачиваются. А как вспомнишь тех, кто тебе навстречу не шагнет уже никогда... Но жизнь продолжается. Идет. И, знаете, обернешься назад — снова доктор тот пристальным и нарочито суровым взглядом на тебя смотрит. Интересно, что бы он мне сегодня сказал?

Сергей Микулик| опубликовано в номере №1448, Сентябрь 1987