Записки с Афгана

 

Сквозь прозрачный, нагретый южным солнцем воздух, в иллюминаторе раскинулась земля. Воображение человека, никогда не видевшего ни скалистых гор с отрогами хребтов, ни горных вершин с ослепительно белоснежными шапками, ни знойных песков пустынь, поражают, прежде всего, красками. Не их многоликость, не колорит, а однообразие и монотонность. С высоты нескольких тысяч метров горная страна кажется большим коричневым ковром, смятым и сморщенным во многих местах и лишь изредка проходящими голубыми нитями рек и островками зелени вокруг них.
В салоне самолета все было обыденно: и мягкие кресла, и шум двигателей, и, даже кнопки вызова стюардессы. Только пассажиры были необычные – в креслах, кто в полудреме, кто обращенные лицом к иллюминаторам, сидели люди в военной форме. В открывшуюся дверь салона вошел офицер-летчик в синем комбинезоне и с автоматом на плече. Вид у него был усталый и недовольный, глаза красные: то ли с похмелья, то ли от бессонницы.
- Всем застегнуть ремни, - сказал он, - идем на посадку.
Затем лично проверил каждого, застегнул тот ремень, или нет. «Стюард», - подумал я, застегивая ремень на кресле. «Стюард» закрыл за собой дверь в салон и через несколько минут самолет начал снижаться. Но снижался он как-то странно – резко и быстро, все время отстреливая тепловые ракеты. Корпус самолета задрожал, затрясся от перегрузки. Тем, кто в первый раз так летает, в том числе и мне, стало как-то не по себе, непривычно и жутко. Колеса коснулись бетонки и все, кто окунулся в дрему, проснулись от резкого толчка. За бортом был Кабул.

 

*  *  *  *  *
Пересыльный пункт был расположен прямо здесь, на аэродроме и представлял собой несколько больших палаток без полов, фанерный барак и территорию, огороженную колючей проволокой и вооруженным часовым у ворот.
Попав на «пересылку», я погрузился в унылое состояние. Нестерпимая жара, ослепительно яркое солнце, чувство оторванности от дома, незнакомые люди и неопределенность накладывали свой отпечаток. Поблизости нигде не было никакой растительности, если не считать отдельных колючих кустиков на выжженной солнцем каменистой почве.
Между тем я сдал предписание в фанерном бараке старшему лейтенанту и пошел располагаться. В душной палатке было накурено, с десяток человек – кто играл в карты, кто лежал, упершись взглядом в потолок, кто рассказывал занимательную историю из армейской жизни. Время от времени некоторые из них шли в фанерному бараку, где постоянно толпились военные. Одеты они были по-разному: кто в ХБ, кто в повседневную форму, некоторые были облачены в гражданское платье. Судя по поведению людей, они были явно недовольны своим вынужденным пребыванием здесь. Иногда в дверях барака появлялся дежурный офицер в ХБ с портупеей и панамой на голове и выкрикивал что-то вроде:
- Кандагар! Борт №820, завтра в 7 утра!
- Шиндант! Борт №631, в четверг утром!
После таких сообщений многие расходились, удовлетворенные ответом, а некоторые всердцах кляли кого-то.
- Эх, еще два дня сидеть в этом в этом загоне! – воскликнул пожилой майор с танковыми эмблемами, - Хоть кормили бы хорошо.
Кормили действительно из рук вон плохо. Пюре из картофельной муки, рассыпчатый хлеб и гороховый суп составляли почти весь рацион столовой, которая располагалась в одной из палаток. Угнетало еще и отсутствие знакомых. Можно было, конечно, полежать на койке в душной палатке и послушать рассказы «бывалых», почитать книгу, если она у тебя была или понаблюдать за взлетно-посадочной полосой, где каждые несколько минут приземлялись самолеты. Самолеты были с советскими, пакистанскими, иранскими, афганскими и еще какими-то, доселе неизвестными мне опознавательными знаками.
Я уже знал, что мне надо в Шиндант, и что это одно из самых спокойных мест в Афганистане. Из разговоров я понял, что самыми «горячими» местами считаются Кандагар, Герат, Джелалабад. «Повезло», - подумал я, когда узнал, куда я распределен.
Ночи в Кабуле, несмотря на дневную жару, были холодные. Я лег, накрылся одеялом, но все равно было прохладно. В голову лезли разные мысли. Еще четыре дня назад я был в Союзе, дома, видел заплаканные глаза провожавших родственников. Впереди меня ждала неопределенность. Меньше всего я думал о том, повезет мне здесь или нет, вернусь обратно или погибну. Уже вторые сутки я находился в чужой стране, где все вокруг было незнакомым, странным, непривычным и даже враждебным. Еще вечером, желая как-то отвлечься от этих мыслей, я написал письмо домой. В письме успокоил родителей, описал перелет и первые впечатления. Однако тревожные мысли не оставляли меня и с этими мыслями я заснул, накрывшись с головой одеялом.
Проснулся оттого, что кто-то тряс меня за плечо. Я вскочил. Было еще рано, однако многие обитатели палаток были уже на ногах.
- Вставай, борт проспишь, - сказал мне трясший за плечо лейтенант с эмблемами связи. – Ты тоже, вроде, в Шиндант?
Я кивнул в ответ и начал поспешно одеваться, видя, что в палатке уже никого нет. Схватив чемоданы, я побежал догонять группу человек в семь, которая быстрыми шагами направлялась к большому самолету. Из чрева самолета подали лестницу, и дежурный по одному запустил нас в самолет. Из семи летевших, трое летели в Шиндант. Мы разместились в гермокабине грузового самолета на боковых лавках. Я сел на чемодан – было тесновато. Через несколько минут самолет оторвался от земли и взял курс на Шиндант.

 

*  *  *  *  *  *  *
Шиндант встретил меня еще больше изнуряющей жарой июльского полдня. Первые шаги на чужой земле, где мне предстояло прослужить два года, оказались полны впечатлений, неожиданны и удивительны. Бросилось в глаза то, что все военные ходили с оружием. Рядом с аэродромом были расположены наши части. Вокруг пыльной дороги росли  пирамидальные тополя. В тени деревьев сидели люди в чалмах и афганские солдаты с оружием. Чуть поодаль, судя по белому флагу с красным крестом, находился медсанбат. Вдоль улиц везде текли арыки с прохладной, прозрачной водой, над головой раскинулось синее, без единого облачка, небо. Не верилось, что в этой стране идет война, что здесь свистят пули и гибнут люди.
Доложив по форме в штабе дивизии о прибытии, я поучил предписание в Герат командиром взвода. До Герата надо было ехать еще восемьдесят километров и, в ожидании какой-нибудь попутки, я присел на камень у дороги. Сидел я очень долго, рубашка от жары прилипла к телу, хотелось пить. Я был несколько обеспокоен тем, что получил предписание в одну из самых горячих точек, в то же время меня одолевала гордость и любопытство.
Мои размышления прервал высокий старший лейтенант с эмблемами химических войск, подошедший ко мне.
- Братан, заменщик? В Герат? К кому? – возбужденно забросал он меня вопросами.
- Лейтенанту Султановскому, - ответил я, вспомнив содержимое предписания.
- Везучий Валера, - с завистью и восторгом ответил он и протянул крепкую, жилистую руку.
- Володя, Сепета. Секретарь комсомола полка, - представился он. – Пойдем, братан со мной, сейчас «бэтэр» подойдет в Герат, - сказал он, подняв мой чемодан. Я, не совсем понимая, что такое «бэтэр», поспешил за ним.
Метрах в трехстах стояли два бронетранспортера. Рядом протекал арык, росли высокие деревья. Возле БТРов сидели на корточках два капитана. Все были одеты в ХБ, панамы, у всех на плече висел автомат. Они поздоровались со мной, представились: «Иван», «Алексей» и замолчали. Володя Сепета оказался, однако, повеселей своих путников.
- Ты горячий спирт пробовал? – спросил он, отвинчивая фляжку.
- Не приходилось, - ответил я.
- Сейчас попробуешь, сказал он, протягивая мне пол стакана спирта и банку «Си-Си» - голландского лимонада. Я не представлял, как можно пить в сорокаградусную жару неразбавленный спирт такими дозами.
- Братан не задерживай тару, - сказал Сепета с улыбкой. – Ехать надо, тебя Валера ждет.
Я выпил, внутри сильно обожгло. Мы сели на броню боевой машины и тронулись в путь. Проехав километров двадцать, Сепета жестом показал мне сесть вниз, в десантное отделение машины.
- А то еще не довезу заменщика, - пошутил он.
Смысл его слов мне был не совсем понятен. В триплексы было хорошо видно бетонную дорогу, петлявшую между невысокими холмами, русла речушек без воды, да кусты верблюжьей колючки. Быстро стемнело, я не видел даже вечерней зари.
Прибыли в часть. Полком было расположение множества больших палаток с двумя деревянными бараками – модулями, где размещался штаб и жили некоторые офицеры. Два капитана, мои попутчики, проводили меня в один из фанерных модулей. В небольшой комнате был создан аскетический военный быт: стояло три кровати, стол, табуретки, тумбочки. На стене висел купол парашюта от осветительной бомбы, на столе стоял маленький магнитофон «Панасоник». Завершал интерьер автомат, висевший на стене со спаренными магазинами патронов. На стене висели японские плакаты с изображением альпийских лугов. В комнате сидели два офицера – лейтенант с кавказским лицом, черноволосый, стройный и старший лейтенант, русоволосый, высокий серьезный, как потом оказалось, из студентов.
- Сергей, - представился черненький, - Сергей Панов. Другого офицера звали Александром Суховым. Он был родом из Самары. Очень обрадовало то, что в пехотном полку меня встретили артиллеристы. Встретили очень тепло и душевно. Быстро накрыли стол. Мой заменщик Валера был на седьмом небе от счастья. Комната наполнилась людьми. Всем хотелось посмотреть на меня, познакомиться, спросить, а как там, на родине, где он не был очень давно. Я понял, что приезд заменщика здесь – событие величайшее, приятное и долгожданное.
«Вот я и на месте», - подумал я, радуясь, что меня окружают хорошие новые друзья, с которыми мне придется скоро делить последнее, скучать по Родине, переживать гибель своих товарищей и радость побед.

 

*  *  *  *  *  *

Оказавшись впервые в старинном восточном городе, я с удивлением отметил про себя обилие зелени. Перед въездом в город по обе стороны дороги росли высокие сосны и эта аллея тянулась на десятки километров. В Герате были и тенистый парк и современный стадион, гостиница и даже двухэтажные дома европейского проекта.
По улицам суетились дехкане. Одеты они были почти одинаково: белые или голубые рубахи. Некоторые мужчины носили поверх рубах, на ногах – неизменные тапочки-плетенки. Головы всех мужчин покрыты чалмой. Женщин на улицах не видно – по законам шариата им запрещено появляться на улице без мужа, а если с ним, то обязательно с закрытым лицом. То там, то тут торговали лепешками, виноградом. Сновали вездесущие мальчишки, предлагая кока-колу или выпрашивая «бакшиш»* у советских воинов.
Иногда проходили вооруженные люди в форме – солдаты афганской армии.
По улицам разъезжали «мерседесы»-грузовички с множеством наклеек на ветровом стекле, сновали желтые легковые такси и изредка проезжали автобусы с деревянными кабинами и пассажирами, набитыми в салоне и даже сидящими на крыше. Здания в центре города в основном каменные с роскошными садами, красивыми воротами. Здесь в основном живут зажиточные люди – торговцы, мелкая интеллигенция, частные лавочники. Поодаль, в узких улочках-переулках расположились дома крестьян из глины с куполообразными крышами и глиняными заборами. По окраинам улиц разбиты виноградники, тоже огороженные глиняным дувалом и поля местных крестьян, где они взращивают кукурузу и рис. Неизменным атрибутом любой улицы является арык с водой с густой сетью разветвлений.
В местном дукане** бросается в глаза обилие товаров – джинсы, рубашки цветные тряпки, ручки, часы и многое всего прочего.

* - бакшиш –гостинец, подарок (афг.)
** - дукан – магазин, лавка (афг.)
 
Потянулись унылые, похожие друг на друга дни. Они были наполнены мероприятиями воинского распорядка дня, боевой учебы, несением службы, словом, буднями армейской, достаточно мне знакомой и привычной, жизни.
В эти дни я познакомился с Мишей Михайловым, командиром пехотного взвода. Миша был стройным, симпатичным и высоким лейтенантом. Чувствовалось, что Миша хорошо развит физически и очень вынослив. В этом я убеждался в дальнейшем не раз. Я уже знал многих ребят, в основном вошел в курс всех событий, наслушался от «бывалых» про боевые операции. Один из таких «старичков» старшина пехотной роты Миронов объяснял мне, что он уже умудренный боевым опытом прапорщик и, что новичкам вечером в туалет необходимо ходить с автоматом, а то и с парой гранат, мол, не ровен час, духи могут и напасть.

 

*  *  *  *  *  *
Фарах

Как-то душным августовским вечером командиров подразделений собрал в курилке начальник штаба батальона майор Смирнов. Это был в возрасте уже майор, высокий, немного сутуловатый, с русоватой щеточкой усов под большим носом.
- Завтра уходим, - сказал он, - Командирам подать сегодня БЧС (боевая численность состава). Идем в район Фараха.
Вечером мы обговорили с минометчиками детали предстоящего рейда, я поставил задачу своему заместителю сержанту Катышеву, поговорил с водителями боевых машин, уточнил командирам гранатометных расчетов задачу.
.. Было еще темно, когда началась радиотренировка. Экипажи боевых машин находились на своих местах. Руководил операцией майор Таранченко, зам. начальника штаба полка – невысокий, светловолосый человек со звонким голосом. Когда очередь дошла до меня, я, сидя на броне БТР в шлемофоне, доложил:
- Я «Море», к движению готов.
Почти все солдаты в этот ранний час спали в десанте машины. Бодрствовали только водители и старшие машин, сидевшие на броне, высунувшись из люков со шлемофонами на голове.
После переклички головная боевая машина тронулась с места, поднимая клубы пыли. В эфире послышались доклады:
- «Атлас», я «Аренда», движение начал.
- «Атлас», я «Турник», движение начал.
После докладов в эфире воцарился невообразимый хаос. Кто-то переговаривался между собой, кто ругал кого-то, кто-то из баловства просто щелкал тангентой.
- 389-й, я 386-й, почему стоишь?
- Я «Номер», не растягиваться!
- Ну, куда ты полез, 374-й, мать твою!
- Прекратите щелкать тангентой!
- … тый, движение начал!
- … вас понял, прием!
«Как тяжело управлять вот такой колонной по радио», - подумал я. Однако, проехав по бетонке километров десять, в эфире установилось молчание. Лишь изредка давал знать о ходе движения колонны возглавляющий техзамыкание капитан Березовский Леонид.
- Я «Финиш», ленточка идет хорошо, - коротко бросал он в эфир.
Мы двигались по бетонке к югу. Башенные пулеметы БТРов, как и положено, были направлены вправо-влево. Чем дальше мы продвигались, тем солнце припекало сильнее. С непривычки хотелось пить, в лицо дул горячий и сухой, как из раскаленной печки, ветер. На привале поели мясных консервов, попили чаю. К концу дня колонна бронемашин подошла к мосту через небольшую реку Фарахруд. Здесь бойцы спешились, водители возились с машинами, Таранченко собрал командиров на совет.
В одном из кишлаков, по данным разведки, находилась банда душманов, до полутора  десятков человек .
- С наступлением темноты пойдешь в засаду ты и Михайлов с полротой бойцов. Старший группы – капитан Горчаков. Возьмите побольше воды и боеприпасов. Ваша задача – обойти кишлак с тыла и ждать отхода душманов. Завтра с утра бронегруппа пойдет на кишлак. Разбегающихся мятежников уничтожить! Для усиления с вами пойдет часть разведроты. Вопросы?
Вопросов не было. В назначенный час, когда стемнело, мы тронулись в путь. Шли пешком нескоро, не торопясь, стараясь не шуметь и ничем себя не выдать. Уже два раза был привал, а мы все шли. Местность была равнинная, маршрут проходил вдоль дороги. Справа от нас в темноте можно было разобрать очертания какого-то кишлака, изредка слышался лай собак.
- Эти собаки могут испортить нам все дело, - шепнул в темноте Михайлов.
Ближе к рассвету мы обошли кишлак и, растянувшись цепочкой, заняли позиции. Рядом протекал большой арык, и все в темноте бросились пить. Я отпил из каски теплой воды, поймав себя на том, что впервые пью из каски и, тем более, из арыка. Мы лежали в кустах рядом с арыком. Впереди нас, в кишлаке кричали ишаки, лаяли собаки. Кишлак просыпался. Мы лежали и ждали. Я представил себе, что сейчас из кишлака начнут выбегать душманы и попадут под наш губительный огонь.
Уже начинало сереть, когда с той стороны кишлака послышался рев моторов бронегруппы. Туман, окутавший кишлак, начал редеть.
Вдруг слева неподалеку началась стрельба. Из кишлака донеслось пару одиночных выстрелов. Им вторили автоматные очереди ребят из разведроты. Однако, стрельба неожиданно прекратилась. Уже окончательно рассвело. Стало ясно, что мы блокировали не тот кишлак, перепутав его в темноте с другим, расположенным сзади нас.
Через час приехал Таранченко с бронегруппой.
- Упустили духов, - с сожалением сказал он. – Эх, вы! Ладно, слава богу все живы. По местам, трогаемся через пять минут!
К полудню мы, проехав через множество арыков и полей, подъехали к кишлаку с высокими отдельными домами. Вокруг кишлака встали в блок, одна из рот приготовилась вместе с сарбозами* прочесывать кишлак.
Я приказал гранотометчикам занять позицию у арыка. В это время рота с сарбозами вошла в кишлак. Тотчас началась перестрелка. Над нами засвистели шальные пули. Я схватил бинокль и стал набдюдать за кишлаком, стараясь понять, откуда ведут огонь. Подозрительным казался высокий дом с маленьким окном возле крыши.  До него было больше полверсты.
Гранатометчик Козицын считался одним из лучших специалистов.
- Козицын, видишь высокий дом за забором? – спросил я, передавая ему бинокль.
- Вижу, там еще во дворе дымок вьется, - сообразил солдат.
- Во двор гранату закинешь?
- Попробую, - обрадовался Козицын и бросился к станковому гранотомету.
Раздался резкий оглушительный грохот, поднялась пыль, граната недолетела до дома. Козицын быстро перезарядил.
- Огонь!
- Выстрел! – граната, описав дугу, точно разорвалась во дворе дома. Когда осела пыль, во дворе дымка уже не было и свист пуль прекратился. Тем временем над домом взвилась в небо белая ракета – знак своих. Я недоумевал. Оттуда только что по нам стреляли и вдруг там свои? Впоследствии мы не раз убеждались, что сарбозы иной раз постреливают в нашу сторону.
Так прошел мой первый рейд. Без потерь. Боевая операция показалась мне прогулкой.
____________________________________________________________________________
* - сарбоз – солдат афганской национальной армии (афг.)

 
*  *  *  *  *  *  *

Нишин
… Колонна остановилась в поле в нескольких километрах от части. Было уже темно, когда всех командиров вызвали на совещание. Военный совет проходил в медицинском уазике, непонятно откуда взявшемся. Начальник штаба полка Мамаджанов развернул карту, в самом центре листа находился Герат.
- Завтра утром пойдем тут недалеко, - сказал он с легким акцентом, - банда человек десять-пятнадцать. На полдня работы. Мамаджанов был таджик, имел связи с местным ХАД*, разговаривал с ними без переводчика и поэтому был хорошо осведомлен относительно расположения и численности банд.
Колона двинулась через огромное поле еще затемно. Пыль клубилась такая, что не было видно впереди идущую машину.
- «Броня», я «Атлас», - запрашивал Сивов, командир полка, танкистов.
- На приеме, «Броня».
- Ты где?
- Иду в колонне.
- «Броня», мы стоим, в какой к черту колонне  ты идешь?, - кипятился командир.
- Впереди мня две коробочки, за ними я иду.
- «Броня», дай луч прожектора в небо, по курсу!
Вспыхнувший  луч башенного прожектора был направлен почти перпендикулярно от курса нашей колонны. Вот что значит идти в пыли, да еще в темноте!
Пока танкисты догоняли колонну, уже рассвело. Проехав еще несколько километров, мы остановились неподалеку от большого кишлака, раскинувшегося посреди ровного, как стол, поля. Впереди нас был Нишин.
Минометчики, как обычно, заняли позицию тут же, в поле, вырыв небольшие углубления для своих «самоваров». Тем временем передали приказ построиться в шеренгу с оружием и бронежилетами. Впереди нас до кишлака не было и километра. Я понял, что сейчас пойдем прочесывать кишлак. «Но почему цепью?», - думал я, идя вперед. Шли налегке, взяв только оружие и пару магазинов с патронами, - «почему наступаем цепью, в чистом поле?», - мысль по-прежнему не давала покоя, - Достаточно одного миномета или нескольких очередей из Я распластался на песку пулемета, чтобы вот эту массу людей примять к земле, размазать, уничтожить.
Когда до первых дувалов осталось метров триста, в кишлаке вдруг застрочили пулеметы и автоматы. Идущие впереди сарбозы начали падать на землю, обхватив голову руками. и, как и все, начал стрелять по проломам в стене, проемам окон. Сарбозы не выдержали огня, и через нас начали отступать назад, затем поднялись во весь рост и бежали. Некоторые из них попадали под свистящие пули и падали, как бы споткнувшись. А огонь из кишлака не прекращался. Понесли потери и мы, притом ощутимые для такого, небольшого, как казалось, боя.
…Командир батальона  лежал на земле неподалеку от меня и озлобленным голосом вызывал боевые машины, чтоб они хоть как-то закрыли наступающих своей броней.
- «Турник!», я «Метла», прием!
Никто не отвечал.
- «Турник», «Номер», я «Метла», прием! Слышит меня кто-нибудь, черт побери? – кричал в микрофон переносной  радиостанции Лысенко. Наконец, в боевых машинах услышали зов командира. Несколько машин подъехало, закрыв своей броней наступавших от пуль.
Первый штурм кишлака захлебнулся. Мы отошли назад, был привал, попили чаю.
- Нельзя пехоте идти в наступление без артиллерии, - сказал командир минометной батареи Сухов, - но я успел несколько ящиков мин выстрелить.
Тем временем, было решено зайти в кишлак пешком. Собрали группу бойцов в тридцать. Старшим был командир взвода пехоты Борискин Андрей. Это был высокий, стройный, с копной светлых кудрявых волос, старший лейтенант.
 
Одет он был не как все: черный комбинезон, черная беретка с красным флажком, иранский «лифчик» для магазинов, в  которые были вставлены усиленные магазины, гранаты и ракетницы, автомат калибром не как у всех, по всей видимости, трофейный, говорили о том, что Андрей в переделках уже бывал. К нам присоединился комсорг полка Володя Сепета, старший лейтенант.
- Надоело при замполите сидеть! Пойду с вами, - сказал весело он, поправляя автомат на плече.
Соблюдая осторожность и, держа оружие наготове, мы через виноградник вошли в кишлак. Вдоль единственной улицы протекал широкий арык с водой, по краям которого было нечто вроде тротуаров. Заехать сюда на машинах было невозможно, поскольку улицы и переулки оказались слишком узкими. Мы заглянули в несколько домов, напились воды из колодца. В кишлаке, казалось, не было ни души. Все говорило о том, что жители ушли отсюда недавно – еще не остыл чайник водном из дворов. На стене дома
был нарисован человек, целящийся в машину с красной звездой. Машина была перечеркнута крестом. Борискин, достав фотоаппарат, сделал несколько снимков. Как только мы появились на улице, раздалось несколько одиночных выстрелов.

_____________________________________________________________
* ХАД – органы госбезопасности Афганистана

Пули просвистели над нами. Все присели, осматриваясь по сторонам. В тот же час послышался бой правее нас, на окраине кишлака.
Борискин запросил по радио командира батальона.
- «Метла», нахожусь в кишлаке. – Может ударить в тыл?
В воздух взвилась ракета – сигнал отбоя.
- Не надо, возвращайтесь, - приказал комбат.
- Вот так всегда, - ворчал Борискин, - только вычислишь, откуда стреляют, так сразу надо отходить.
Мы повернули назад. Мы еще не знали, что духи приготовили нам засаду…
Без единого выстрела обойдя кишлак с севера, мы остановились в одном из переулков. Где-то рядом шла перестрелка – это рота штурмовала кишлак с юга. В радиоэфире было слышно, как руководит боем командир роты Федосеев. Атака была отбита душманами. Бой был нелегким. В один из моментов боя душманы на улице кишлака забросали наших бойцов гранатами, ранив при этом, командира взвода Нуртаева Тимура. Ему сильно посекло осколками ноги.
Борискин, оставив нас, крадучись выдвинулся вдоль переулка. Через четверть часа он вернулся.
- Вон  в том большом доме, - показал он рукой, - стоит ДШК и поливает наших.
Оттуда доносился редкий дробный стук пулемета.
- А вот там есть большой дом, если мы его займем, то можем держаться хоть до утра и можно уничтожить пулемет в соседнем доме, - заключил он.
Мы, крадучись, продвинулись по переулку и, незамеченные, вошли в дом. С верхнего этажа открывался широкий обзор. Впереди нас была улица с арыком, напротив, на той стороне улицы, к улице примыкал переулок. За спиной расстилались рисовые поля и виноградники…

…Командиру роты Федосееву, бьющий из высокого дома пулемет, был как кость в горле. Он уже нес потери, в роте были убитые и раненные. Еще как назло, выбыл из боя по ранению Тимур Нуртаев, командир взвода. «Давно не было таких боев, - подумал Федосеев, - отчаянно дерутся духи». Он взял в руки микрофон рации:
- «Метла», мне нужна тяжелая коробочка, - ДШК не могу достать.
- Держись, сейчас высылаю.
«Так-то оно лучше», - подумал Федосеев. Он наблюдал из-за виноградника за улицей, на которой остановился. Из-за вот этих двух домов, где по его расчетам засели душманы с пулеметом, он не мог продвигаться дальше. Его предположения подтвердились, когда в окне большого серого дома напротив он увидел промелькнувшую фигуру с оружием. Однако, выстрелить не успел. Еще совсем недавно они не могли пробежать по улице – из открытых ворот в глубине двора бил пулемет. Туда кинули пару гранат, но бесполезно – пулемет продолжал строчить.
К ротному подбежал солдат.
- Товарищ капитан, разрешите я его, - кивнул он в сторону ворот.
- Не надо! – огрызнулся Федосеев, - мне тут Матросовых не надо!
- Разрешите, товарищ капитан, - просил солдат, я ж его из автомата, из-за угла..
Федосеев махнул рукой, солдат подбежал к воротам из-за угла протянул в вытянутых руках автомат за стену и нажал спуск. Но очередь была короткой,  потому, как в следующую секунду боец выронил автомат, прижал руки к животу и, сморщившись от боли присел на землю. Кровь смочила рукава. У солдата были прострелены оба запястья, он, стиснув зубы, тихонько стонал. Сзади донесся лязг гусениц и рев танкового двигателя. Танк остановился, из люка высунулся сержант в шлемофоне.
- Сержант Козловский, командир танка, - представился он ротному.
- Сержант, видишь дом? – указал он рукой на серый особняк в тридцати шагах. – Там душманы, я, кажется, видел одного даже сейчас. Ты понял?
- Понял, товарищ капитан! – сказал сержант, захлопывая люк.
Ствол танковой пушки дернулся и, изрыгнув пламя, выплюнул снаряд. Тотчас прогремел оглушительный взрыв, дом окутался дымом и пылью. Когда дым рассеялся, между вторым и третьим этажом зияла дыра.
«Порядок», - подумал Федосеев, глядя на дом, но, вдруг, тут же переменился в лице, побледнел. На крыше дома клубами поднимался оранжевый дым – знак своих!
«Убери пушку! Убери пушку!- надрывался кто-то в рации, - ты что не видишь своих. сволочь! Только сейчас Федосеев понял, что произошло. Тем временем подошла БМП разведроты. Командир взвода Шабалин принялся руководить погрузкой раненных под грохот пушки, непрерывно стрелявшей в  высокий дом…

… Борискин по радио услышал, как Федосеев вызывал  танк для подмоги. Они с Сепетой сидели на третьем этаже дома. Отсюда через маленькие окна открывался хороший обзор. Невдалеке, за стеной виноградника, можно было разглядеть солдат роты Федосеева. Борискин, и все остальные, видели, как ранило солдата, пытавшегося уничтожить пулемет, и сейчас все хотели увидеть, как танк разнесет соседний дом с пулеметом…
Я был на втором этаже и, стоя у окна, наблюдал за виноградником, что был сзади нас.
Вдруг раздался оглушительный грохот. Неведомая сила бросила меня на пол. Открыв глаза, я увидел клубы пыли в комнате и черный дым. Потолок и часть стены были проломлены.
- Что это было? – спросил я у сидящего рядом солдата. Он не успел ответить. В это время два солдата пронесли стонущего сержанта Катышева. Голова его была в крови, глаза широко раскрыты. Он выкрикивал какие-то ругательства. Из соседней комнаты, опираясь об стену и держась рукой за голову, пошатываясь, вышел Борискин и упал на кучи тряпья. Я бросился к нему.
- А сволочь, - сквозь стиснутые от боли зубы сказал он, - выстрелил в нас. Наверное, сломал ногу и в голову стукнуло.
- Дымы кидайте на крышу! Дымы! – крикнул Сепета, выдергивая кольцо сигнального патрона.
Солдат-связист сидел в углу, оглушенный взрывом, и кричал в микрофон:
- Убери пушку! Убери пушку! –Убери, сволочь…
А танк продолжал водить стволом, выискивая цель.
- Слышь, обратился ко мне Сепета, - там, в винограднике, твоего солдата зацепило.
В винограднике, во дворе я увидел лежащего солдата. Возле него склонились бойцы. На земле, вес, бледный, лежал водитель Кулаженко.
- Как он? – спросил я, закусывая губу.
- Тяжело, ответил солдат Шульга.
Лицо Кулаженко было покрыто пылью и казалось безжизненным. Я взял за запястье раненного, надеясь прощупать пульс Но на запястье была глубока рваная рана, из которой толчками выливалась алая кровь.
Взяв раненных, мы перебежками прошли мост через арык, в переулке уже стояла БМП разведчиков. Она была полна раненных и убитых. На пятачке возле БМП творился хаос: грузили раненных и убитых, кто-то метался, что-то выкрикивая. Тут же стоял Федосеев, в каске, с красными, воспаленными глазами и осипшим голосом.
Что произошло далее, напоминало кошмарный сон. Вдруг из-за высокой стены напротив виноградника, вылетели две гранаты и упали на пятачке. Прогремело два взрыва. Два солдата с земли не поднялись. Их спешно погрузили уже в отъезжающую БМП.
Борискин, сидевший контуженным возле стены, вдруг закричал не своим голосом:
- Гранатами, огонь! За стену, огонь! – и выхватив  из-за пояса «лимонку», метнул за стену. Его примеру последовали почти все. На минутку после разрыва гранат стало тихо.
- Отходим! – крикнул Федосеев.
Я с группой солдат побежал через виноградник и, выйдя к своим машинам, тяжело опустился на землю.
Находившийся в БТРе солдат Сегень, словно угадывая мои мысли, спросил:
- Как Кулаженко?
- Тяжелый, наверное не выживет, - ответил я.
В том бою я недосчитался в строю трех бойцов. Двоих увезли в госпиталь с ранением, Кулаженко погиб.
Банда в кишлаке, как потом выяснилось, насчитывала более ста человек. Мы уничтожили добрую его половину. С ними был главарь Туран Исмаил. Но и на этот раз он ушел. Боевая операция дала нам урок, что с противником нужно считаться, обратить серьезное внимание на вопросы взаимодействия. Участников нишинской операции зауважли. Еще долго ходили в полку разговоры о том памятном дне, при воспоминании о котором у некоторых на глаза наворачивались слезы, пили стоя и молча третий тост, и в голе стоял ком…

 

*  *  *  *  *  *

В один из погожих октябрьских дней мы подъехали к гонному массиву южнее Фараха. Скалистые отроги гор, изрезанные глубокими ущельями, протянулись на десятки километров. В ущелье Аушадай, по данным разведки, располагалась крупная база душманов. Отсюда совершали они свои разбойничьи налеты на кишлаки мирных жителей и колонны машин на дорогах.
Было решено одолеть противника силой бронегруппы назавтра утром. Нашему батальону, вошедшему в состав огневой группы, поставили задачу ночью подняться на вершину гор и, закрепившись на господствующих высотах по обе стороны горного ущелья, не дать душманам уйти с началом подхода бронегруппы..
Старшим в нашей группе был назначен капитан Евгений Федосеев, командир восьмой роты. Это был высокий, худощавый, в возрасте уже офицер, говорил он неторопливо и просто. Говорили, что он очень опытен, храбр, вынослив, бывал в различных боевых передрягах и что ему всегда везет.
Стемнело. Мы выстроились длинной цепочкой друг за другом. Каждый взялся за веревку. Получен короткий инструктаж.
Впереди группы, на некотором удалении шел головной дозор, который, пройдя отрезок пути, подавал сигнал остальным светом фонарика. Группа шла бросками, Я шел последним, постоянно выбирая слабину веревки и регулируя ход колонны. Шли тихо, не разговаривая и стараясь не бряцать оружием. Изредка Федосеев со взводным с головой накрывался плащом и сверял маршрут по карте. Иногда отвесную скалу или преградившее путь небольшое ущелье, обходили далеко стороной. ожидая очередного сигнала авангарда. Карабкаться на кручу приходилось след в след, опасаясь мин. Хотелось закурить, однако ротный запретил. Несмотря на ночную прохладу, одежда взмокла от пота, хотелось пить. Однако воду во фляжках берегли. Между тем наше продвижение все более затруднялось: горы становились круче и ущелья глубже. В темноте ночи глаз не различал, где камень, а где выступ. За пару часов до рассвета мы вновь накрылись плащ-палаткой.
- Мы сейчас вот тут, - ткнул пальцем в коричневое пятно карты Федосеев, - духи совсем рядом.
Я удивлялся, как он ориентировался ночью в горах.
Уже окончательно рассвело, когда мы дошли о вершины горы.  С рассветом вокруг предстала удивительная картина, доселе такой я не видел. С вершины  открывался обзор на многие десятки верст. Куда ни кинь взор, пейзаж всюду состоял из очертаний хребтов и скал, горных вершин и ущелий, сизая дымка понималась далеко внизу нас, в темном и зловещем ущелье. Усталые, все повалились на небольшом пятачке открытой местности и сразу задремали.
-  Что разлеглись, сынки! – тихонько заворчал прапорщик Ковтун на бойцов, - давайте побыстрее обкладывайтесь камнями! А то не ровен час, обстреляют, а мы тут как на ладони.
В огневой группе старшим от минометчиков был прапорщик Ковтун. Он был невысоким, полным и грузным пожилым человеком с седыми висками. Однако, несмотря на свою с виду неуклюжесть, Ковтун был очень подвижен. В горы шел наравне со всеми, неся за спиной резервуар с водой. Он успевал быть и в голове колонны и в конце, подбадривал вполголоса отстающих. Две слабости были у Ковтуна – хорошо выпить и хорошо поесть. Он удивительно своевременно и точно определял, где собирались выпить рюмку-другую или где готовилась вкусная пища, и всегда внезапно появлялся незваным гостем, приговаривая какую-то шутку.
Солдаты нехотя поднялись и принялись таскать камни. Взвод прапорщика Мельника, передохнув,  двинулся дальше, занимать вершину соседней  горы. Федосеев связался с бронегруппой, доложил по радио, что первую часть задачи выполнил.
Ночь провели на камнях, не разводя костров. Кроме часовых, все отдыхали. Мы с прапорщиком Ковтуном растянулись на плащ-палатке, другой укрылись и я не заметил, как уснул…
- Ты посмотри, какой сегодня будет день хороший !- толкнув меня локтем, сказал Ковтун.
Утро было свежим. Из-за скал поднималось огненно-красное солнце. Отроги гор тонули в сизой дымке.
Не успел я налюбоваться красотами рассвета в горах, как вдруг над головой засвистели пули и зацокали вокруг нас о камни. Все уткнулись лицом в каменистую землю. Хорошо, что Ковтун вчера заставил обложиться камнями! В суматохе нельзя было понять, откуда стреляют. Стало ясно, что по нам бьет пулемет с горы, куда вечером ушел с группой Мельник. Федосеев быстро связался с ним по рации, объяснил ситуацию. Обстрел продолжался недолго. Было слышно, как на горе завязалась перестрелка. Спустя час вышел на связь Мельник.
- Командир, захватил ручной пулемет, у меня потерь нет, - доложил он.
- Молодец, держись там, а пулемет доставь сюда, - сказал Федосеев.
У нас потерь тоже не было. Уже близился полдень, когда послышался гул моторов бронегруппы. С приходом бронников душманы должны были по тропам через горы покидать свои базы. Путь им отрезан нами, как нам казалось. Однако, их разведка оказалась куда более расторопней, чем мы думали – душманы ушли сразу, как только мы подошли к подножью гор. Их последняя группа утром наткнулась на нас и обнаружила себя, обстреляв нас.
После полудня Мельник с бойцами спустился с горы к нам. Победно улыбаясь, он положил на землю перед Федосеевым пулемет Дегтярева времен войны. Мы живо принялись обсуждать детали того короткого обстрела, который едва нам не стоил жизни. Я еще раз отметил про себя, с каким веселым оживлением говорили люди о смертельной опасности, словно речь шла о занимательной истории.
В группе ощущался острый недостаток питьевой воды и продовольствия. Особенно воды. Запасы его по жаркими лучами южного солнца таяли с каждым часом. Снаряженная за водой ко дну ущелья вернулась ни с чем. Само сознание того, что поблизости нигде не было воды осушало людей в буквальном смысле, полуденная жара все чаще притягивала к фляжке.
Между тем, операция продолжалась. Спустившись с горы и проехав десяток километров, мы снова подъехали к горному массиву, одиноко высившемуся посреди пустыни. Вершины тут были еще выше, а склоны – еще круче. Штурм базового района душманов намечался по старой схеме: скрытое овладение вершинами ночью и штурм ущелья бронегруппой днем.
… Под вечер, находясь в резерве, я прослушивал эфир. Там, в горах, шел бой. Судя по обрывкам радиообмена наши действовали с успехом. Но спустя полчаса обстановка изменилась.
- Метла, я Овраг! – запрашивал комбата ротный Бравве. – Метла, мне нужна помощь, обстреливают из гранатометов!
- Овраг! Что у тебя там? – спросил комбат Лысенко.
- С соседней горы палят из гранатометов. Близко! – доложил Бравве. В голосе угадывалась тревога и возбуждение.
- Я понял тебя, Овраг, помощь высылаю, ответил комбат.
- И воды, воды побольше! – крикнул напоследок ротный.
Спустя полчаса, наполнив резиновые емкости водой, взяв солидный запас боеприпасов, мы тронулись в путь. Меня назначили старшим группы восхождения. Ночь застала нас в горах. Полтора десятка солдат расположилась на ночлег среди скал. Ночью идти по горам, ориентируясь по карте, я не рискнул.
Поднявшись чуть свет, двинулись дальше. Чем выше мы поднимались в горы, тем труднее становилось идти. В некоторых местах скалы вставали стеной, часты были осыпи камней, провалы, глубокие расщелины и пропасти. Иногда замолкала рация, не слышно было ни комбата, ни роту Бравве, которая вела бой совсем уже недалеко. Часа через четыре мы вышли на вершину горной гряды и расположились на привал. Бойцы сразу же повалились между камней, не снимая поклажи. Я наблюдал вершины в бинокль, стараясь отыскать закрепившуюся роту. Впереди и справа доносились отдаленные разрывы снарядов, автоматные очереди – вдалеке шел бой. Рация молчала. Вдруг я заметил на скале солдата с автоматом. Он подавал какие-то знаки, размахивая руками. Затем он перебежал через плато и оказался у нас.
- Мы давно уже вас ждем, - запыхавшись произнес солдат. – Плато простреливается снайпером, ранен лейтенант Ощепков. Будьте осторожны.
Мы перебежками через горное плато добрались на позиции роты. Бравве встретил меня мрачно.
- Сколько принес воды? – глухо спросил он, сухо пожимая мою руку.
- Двенадцать емкостей, - ответил я. – Да еще у каждого по шесть гранат и тысяче патронов…
Пока мы шли на помощь, приняли решение мою группу оставить в горах с ротой Бравве. Подошел взводный Ощепков. Он был в черной танковой куртке, левый рукав был пустой, пропитан кровью. Рука Алексея висела на перевязи через шею, лицо было бледное.
- Ну как ты? – спросил я, здороваясь.
- Голова кружится и слабость, - ответил он, - наверное, крови потерял много.
Я осмотрелся вокруг. Горизонт был в километрах семидесяти. У подножья гор серели, как рассыпанные на песке камешки, наши боевые машины. Чуть поодаль зеленел кишлак и проходила дорога.  Так высоко я еще никогда не забирался. Посреди широкого и глубокого ущелья располагалась отдельная большая гора, которая своими очертаниями делила ущелье на два отрога. И вот на этой горе закрепился и засел, как кость в горле душманов Бравве.
Меня всегда восхищала тактическая грамотность и продуманность действий командира роты Бравве. Недаром он был награжден двумя орденами Красной Звезды. Пока Распределяли воду и боезапас, у подножья горы сел вертолет. Четыре бойца, сопровождающие раненного и заметно ослабевшего Ощепкова, начали спуск с горы к вертушке. Спускали раненного четыре часа. Все это время в санитарном вертолете его ждала врач медсанбата. Звали ее Ольга. Сколько же надо иметь мужества хрупкой девушке и экипажу вертолета, чтобы несколько часов под носом у душманов, рискуя собой, ждать, чтобы спасти офицера!
Однажды, в один из ночей на нашей горе, ниже нас на отвесной скале, раздались автоматные очереди. Огневая точка точно под нами! Пробовали кидать вниз, в темноту ночного ущелья гранаты, но очереди гремели с новой силой. Тогда смекалистые солдаты, привязав к гранате веревку, спустили ее вниз и дернули за другую, привязанную к кольцу гранаты. После взрыва все стихло.
Еще несколько дней мы вели бой с душманами, пытавшими вырваться из ущелья. Днем мы вели прицельный огонь по огневым точкам, ночью позиции неприятеля бомбила авиация. Рацион был очень жестким. В день каждому приходилось по две баночки воды и банка сухой каши. Есть не хотелось, все мысли были только о воде. Мы старались меньше двигаться, чтобы не так сильно хотелось пить. Утром одного из дней к нам присоединился  взвод Савилова. С приходом подкрепления душманы отступили.

 

*  *  *  *  *  *

Ущелье на юге провинции Фарах служило базой крупной банде душманов.
Подъехав вплотную  к ущелью, мы остановились. Дальше ехать было опасно. Комбат Лысенко уехал получать задачу. Остальные занялись подготовкой к восхождению: было ясно, что придется штурмовать горы. Для этого у нас имелся очень нехитрый набор - специальная обувь, горная одежда, ледорубы, альпенштоки и веревки. Каждый с собой еще брал теплые вещи для возможной ночевки. Горы – вещь серьезная и ошибки неподготовленным не прощает.
А горы действительно были высокие и очень крутые. Остроконечные, вытянутые окончания вершин, казалось, достают облаков и вся эта серая, мрачная масса скал нависала над ущельем как в какой-то жуткой сказке. Извилистый узкий коридор между гор, куда иной раз не попадали лучи солнца, напоминал каньон из западного вестерна.
Вслед за нами у входа в ущелье заняла позиции самоходная артиллерийская батарея. Через час приехал Лысенко. После короткого совещания стало ясно, что наш батальон должен занять господствующие высоты с левой стороны ущелья, а второй – закрепиться на правых вершинах.
В горы пошли только роты. Мои огнеметчики дополнили разведроту, которая действовала в авангарде, остальные заняли позиции вместе с минометной батареей у входа в ущелье. Стемнело. Артиллеристы вели огонь в горы осветительными снарядами. После выстрела в горах разрывался снаряд, отлетала его болванка, и осветительный состав опускался на небольшом парашюте. На время вокруг становилось светло, хоть книгу читай. Мы тревожно вслушивались в эфир.
- Метла, я Атлас. Где находишься? - запросил командир полка Сивов.
- Я Метла. Вышел в квадрат …, - отозвался Лысенко. – До вершины уже недалеко. Скажите артиллеристам, чтобы не светили, а то убьют болванками снарядов.
- Я тебя понял, Метла. Конус, ты где? – вызвал командир второй батальон.
- Я Конус, нахожусь напротив Метлы, - доложил командир второго батальона.
- А как по высоте?
- Примерно так же, как и Метла.
- Хорошо, Конус, забирайся как можно выше. К утру ты должен быть на вершинах. Как понял? Прием.
- Понял, буду.
… На склоне, возле скалы разведчики увидели солдата в форме с автоматом, но без сапог. Он спускался с горы, стараясь сохранять равновесие на россыпях камней. Куда он пошел, когда все поднимаются к вершине?
- Эй, парень! – окликнул его разведчик.
Но «парень», вскочив, как ужаленный, полоснул очередью из автомата и быстро исчез. Да, душманы переоделись в нашу форму! Сложность еще заключалась в том, что ущелье было заминировано. На минах подорвались несколько машин, а артиллерийский корректировщик Борис Дмитрик потерял ногу…

Командиром второго батальона был майор, коренастый, с суровым и волевым лицом. Он весь источал из себя решимость. Фамилию его не помню, но этой ночью его действия чуть не погубили роту, двигавшуюся по ущелью. Да, ладно, об этом позже.
…Тишину ночи разорвал громкий голос прапорщика Ковтуна и оглушительный грохот разрыва вблизи позиций.
- Всем в укрытие! – кричал, суетясь, Ковтун. – Из минометов бьют! Быстрее!
Два расчета минометов во главе с лейтенантом Пановым открыли ответный огонь. Неподалеку снова раздался взрыв и послышался крик раненного. Санинструктор Шевчук метнулся к нему. Солдат-разведчик был тяжело ранен осколком в живот и пах.
Обстрел неожиданно прекратился. Вдруг в темноте ночного ущелья раздалась азиатская мелодия. Душманы по всей видимости поставили громкоговоритель или магнитофон. Ущелье так сильно резонировало звук, что становилось не по себе. Эта мелодия после обстрела леденила душу, сковывала, вселяла неуверенность. Своеобразное психологическое оружие!
Утром Лысенко доложил, что вершиной овладел. Конус, судя по докладу, был недалеко от цели. Тем временем, рота, которой командовал капитан Замбиев, двинулась пешком по ущелью. Артиллеристы периодически вели огонь по склонам гор. Пройдя по ущелью километра три, рота встретила сильное сопротивление противника и залегла.
Ущелье разорвало стрекот пулеметов, взрывы гранат и завывание мин. По склонам гор потянулся дым.
- Атлас, меня обстреливают с гор в квадрате…, - доложил Замбиев.
Сивов взглянул на карту. Если верить Замбиеву, духи вели огонь оттуда, где должен был закрепиться Конус.
- Конус, я Атлас, ты видишь откуда бьют?
- Где-то правее и выше, - ответил Конус.
Теперь стало ясно, что Конус ночью не выполнил поставленную задачу, не занял намеченные позиции и сидел с двумя ротами вполгоры.
- Конус! Поднимайся выше! Поднимайся выше, я тебе говорю! И атакуй, атакуй духов на вершинах, не дай обстрелять ущелье! – кричал в микрофон Сивов.
- У меня не хвати сил, - отозвался Конус.
- Давай наверх! Разведвзвод вам поможет! Пика, ты слышал?
- Я Пика, понял. Сейчас попробую, - прозвучал в эфире звонкий голос Борискина.
- Атлас! Меня отрезают, отрезают! – кричал в эфир Замбиев. – Окружили, уже совсем близко! Есть раненные и убитые!
- Держись! К тебе Пика идет на помощь!
Хорошо, что зимой в горах темнеет рано. Если бы не так, кто знает, что было бы с попавшей в засаду ротой Замбиева. Под прикрытием темноты и прикрытием разведвзвода роте удалось выйти из засады, потеряв при этом пятерых убитыми. Винили командира второго батальона. «Положил роту», - говорили тогда про комбата. Однако, Замбиева сняли с должности. Видно, еще потому, что он сильно выпивал.

 

*  *  *  *  *  *
Захват каравана

Сообщение разведки об автомобильном караване, состоящем из двух десятков машин с оружием, заместитель командира дивизии полковник Канонихин получил, находясь в госпитале. Он всполошил весь персонал госпиталя, требуя немедленно его выписать и принести одежду. Уговоры врачей не помогли, - Канонихин, спустя час, подняв по тревоге разведбат и роту Сорокина, вылетел на «вертушках» на перехват каравана.
Еще с воздуха разведчики увидели колонну автомашин, двигавшуюся через пустыню с запада на восток. Сходу встав в круг, вертолеты предупредительными залпами остановили караван, и быстро сели. Разведчики, попрыгав из вертолета, мигом окружили машины и направили стволы автоматов на бородачей. В колонне было чуть более десятка вооруженных охранников, которые, видя перевес сил, сдались без боя. Караван-баши оказался на удивление всех китайцем. Он знаками показал, что говорить отказывается, так как не знает другого языка, кроме китайского. Разведчики призадумались и несколько растерялись. Куда шел караван, откуда, сколько еще караванов, для кого они предназначены, - такие вопросы мучили бойцов.
Тут к Канонихину подошел Сорокин.
- Разрешите попробовать мне? - обратился Сорокин.
Все недоуменно посмотрели на ротного. Сорокин заговорил с пленным на непонятном для окружающих языке. Никто не знал, что Сорокин учил в училище китайский язык. Он довольно бегло вел допрос. Пленный сообщил, что часть каравана ушла вперед. В автомашинах было много оружия, боеприпасов, а также советское военное обмундирование и кинофотоаппаратура. Со слов пленного, груз колонны был предназначен для душманов, которые, облачившись в советскую форму, должны были пройти по кишлакам, убивая местных жителей. Об этих действиях кто-то планировал смонтировать киноматериалы. Очередная провокация была сорвана нашими разведчиками.

*  *  *  *  *  *  *
Искусство, как напоминание о Родине

В один из осенних дней в полк приехал Иосиф Кобзон. На краю плаца сдвинули два грузовика со спущенными бортами, протянули провода для аппаратуры, расставили микрофоны, и концерт начался! Бойцы расположились тут же, на скамейках, стульях, а то и попросту на пыльной земле. Иосиф Давыдович, со знакомым всем жестом, взял микрофон и сразу запел. Он пел до боли знакомые всем песни. Они хватали за душу, несли тебя туда, в Союз, где была мирная жизнь, где был дом, где тебя ждали давно. Пел как-то особенно душевно, не так, как по телевизору. Аплодисментам не было конца. Знаменитый певец пел четыре часа живым голосом в полевых условиях. Когда стемнело, подогнали еще два грузовика и направили фары на импровизированную сцену. А Кобзон все пел! Во второй части концерта звучали «афганские» песни, те, что мы пели под гитару, те, что у нас отбирали на таможне, те, что нам были особенно дороги, близки и понятны. Где и когда Иосиф Давыдович успел услышать и заучить эти песни? Вдруг выключился свет, отказали микрофоны. А Кобзон, несмотря ни на что, все пел!
Игорь, боец взвода, родом из Сочи, служил в Герате уже год. Это был достаточно высокий, аккуратный брюнет с бледным лицом и красивыми, «городскими» чертами лица. Будучи интеллигентом, по натуре, он очень скучал от нехватки информации. Ежедневно ходил в библиотеку, перечитал весь небогатый репертуар полкового книгохранилища, подружился с библиотекаршей Ольгой. Когда Ольга болела, Игорь обменивал редким посетителям книги, вел записи в карточках. Бойцы привыкли к Игорю, он мог дать комментарий ко многим книгам. В тот день, как обычно, зайдя в библиотеку, Игорь Ольгу там не застал. Взгляд упал на портативный магнитофон «Весна», лежавший на столе. «Наверное, опять болеет, вот и магнитофон оставила», - подумал он. Привычно нажал клавишу. «Вспомним, товарищ, мы Афганистан..», - донеслось из динамика. Игорь выключил мелодию и, забрав магнитофон, залез на чердак клуба. Из окошка чердака было видно, как на плацу шел концерт. Но известный певец не интересовал Игоря. Он прослушал кассету магнитофона и, не найдя в нем ничего нового, выключил его и, незаметно для себя, уснул.
… Концерт закончился овацией и восторженными криками зрителей. Кобзона долго не отпускали со «сцены». Уже затемно, когда все разошлись, Иосиф Давыдович зашел в библиотеку, где переодевался. Что за напасть? Магнитофона, в котором был почти весь его афганский репертуар, в комнате не оказалось! Конфуз! В прославленном полку знаменитого певца обокрали! Кобзон требовал вернуть хотя бы кассету с песнями. Конфликт быстро уладили, подарив певцу двухкассетник «Тошиба» с афганскими песнями.
На следующий день бойцы, ничего не подозревая, слушали музыку на магнитофоне «Весна». В тот же день Ольга рассказала мне об инциденте с магнитофоном. Я доложил о случившемся командиру полка.
- Что же теперь поделаешь? Конечно, нелепо и смешно, - прокомментировал Сивов. – Пусть останется уж, вам на память от великого человека, - сказал только он.
С того времени Игорь стал знаменитым в солдатском круге. А «кобзонский» магнитофон бойцы слушали в свободное время и вспоминали его добрым словом. Не вспоминайте о их плохо, Иосиф Давыдович!

 

*  *  *  *  *  *  
Зимние розы

Зима в Афганистане не отличается суровым климатом. Нет завывающих вьюг, небывалых снегов и коченящих холодов. Температура редко падает ниже нуля. Идут дожди. Некоторые растения остаются зелеными всю короткую зиму. К их числу относятся и афганские розы.
Сад бывшего местного губернатора находился на окраине Герата, был обнесен каменным забором. В саду, некогда роскошном, росли инжир и лимон, груши и яблоки, кипарис и шиповник. Особой гордостью хозяина были розы, кусты которых вдоль забора образовали живую изгородь. Были здесь красные, бордовые, белые, желтые и даже черные розы. Последние встречались редко. Давно не ухоженные кусты с каждым годом все меньше расцветали. Тем не менее, изредка, по торжественным случаям воины навещали заброшенный розарий. И такой случай однажды представился. В гости к воинам приехала певица Валентина Толкунова. В переполненном солдатском клубе вдруг звучал звонкий, знакомый всем с детства женский голос. Кому-то он напомнил мать, кому-то сестру, жену. Кому-то жизнь на гражданке в Союзе. Кто-то улыбался, кто-то, раскрыв рот, следил за каждым движением певицы, а кто-то тихонько подпевал, кивая головой в такт. В зале было прохладно, Толкунова куталась в белый пуховый платок.
Едва я прослушал пару песен, как меня вызвали в штаб. Поставили задачу съездить в губернаторский сад и нарвать цветов для певицы. В саду на окраине города, соблюдая осторожность, мы нарвали десятка два белых роз и привезли в клуб, где все еще шел концерт.
…Зал стоя аплодировал любимой певице. Замполит полка успел несколько раз поцеловаться с певицей на сцене. Начальник клуба внес наши розы на сцену. Толкунова хотела взять подаренные цветы в охапку, но, уколовшись о шипы, упустила огромный белый букет на пол…
Позже, в «Комсомолке» какой-то журналист описал восторженные впечатления Валентины Толкуновой от теплой встречи в Герате, и про то, как ей после концерта солдаты бросили к ногам огромный букет яблоневых цветов. И где, дескать, они взяли в январе яблоневый цвет? Действительно, в середине зимы только что срезанные розы – диковинка и иной раз их запросто можно спутать, например, с верблюжьей колючкой!

 

*  *  *  *  *  *

О спорте

9 мая, когда весь советский народ праздновал День победы, в части, как и положено,  был выходной день. Несмотря на, весну, день выдался жарким и солнечным. Температура к полудню достигала плюс 37 в тени. В этот день в часть были приглашены бойцы 17 пехотной афганской дивизии, дислоцирующейся на окраине Герата. Пригласили их не возлагать венки, не пить водку, а играть матч в футбол. Товарищеский матч – международный, между прочим! ФИФА отдыхает! Все как положено – форма, поле, размеченное известкой, ворота с сеткой, заметьте - с сеткой! Футболисты бегали на пыльном, место газона, политом пожарной машиной с вечера, поле. Оно было усеяно мелким камнем. Кто? – вы мне скажите, кроме советского человека на войне ещё играл в футбол? Да наши и играли в 1942году с немцами. Только наши были пленными динамовцами и спартаковцами. И они выиграли у немцев!
Матч начался в 13.00. Жара в Афганистане в это время достигает апогея. Если помните, летом обед (сиеста) длился с часу до четырех. За команду сто первого полка играли бойцы из ремроты, саперы, РМО, сержант Шуклин из 3 батальона, начальник штаба артдивизиона Федоров и другие. Матч начался за явным перевесом советских бойцов. Однако, никогда вместе не игравшая команда, как должно было быть, начала к концу первого тайма сдавать позиции. Замен было много – разрешалось. Особенно у наших. Некоторые патриоты выбежали на поле прямо из-за праздничного стола, услышав под окнами рев «трибун» и, надев кроссовки «кимры», на ходу натягивая красную, с желтым номером на спине футболку, пытались спасти матч. Но, несмотря на галдеж болельщиков, попытку забить гол отдельных трезвых игроков, матч закончился со счетом 1:0 в пользу футболистов афганской дивизии.
А футболисты, ничуть не расстроившись, а что – корову что ли проиграли – пошли дальше за стол пить за победу советского оружия над фашизмом.
На следующий день приехал командир батареи с точки Тимур Микаутидзе. Говорят, что он играл в юношеской команде «Динамо» Тбилиси, был кандидатом в мастера спорта.
- Да как так?!, - восклицал Тимур с придыхание на букву «т», - я требую переигровку! Под допингом, воспользовавшись случаем, наши проиграли! Да я костьми лягу, но играть им не дам!
Да, если бы Тимур не пошел в Тбилисское артучилище, мог бы нам демонстрировать в свое время финты в команде с Рамазом Шенгелия, Тенгизом Сулаквелидзе, Давидом Кипиани!

 

*  *  *  *  *  *

«Командор-Герат-Труба»
К зиме из Союза вдоль дороги проложили трубопровод. По нему перекачивали в Афганистан горючее для авиации. Вот уж поистине настоящим соблазном стал трубопровод для душманов! Не проходило и дня, чтобы не случалась диверсия. Нашим героям пришлось несколько месяцев охранять трубопровод от посягательств мятежников. Дело это очень нелегкое и совсем небезопасное. Каждую ночь боевые машины патрулировали трассу. Бывали случаи, когда афганцы, пробив мотыгой трубу, сливали горючее. Хуже, когда трубу поджигали или взрывали. Тогда бушевал пожар, к которому нельзя подойти и устранить аварию. Однако, благодаря усилиям наших воинов, перекачка не останавливалась и авиация работала вовремя.
Однажды, выехав на аварию, мы обнаружили лужи керосина на дороге, и из каждого колена трубы фонтанами выливалось горючее. Тогда душманы прострелили сто одну трубу (почему не сто две!). Дело было севернее Герата. Тогда воины трубопроводного батальона /отдельный трубопроводный батальон, дислоцировался передвижными насосными установками от Шиндандта до Турагунди/ (их душманы прозвали «командор-Герат-труба») быстро заменили поврежденный участок трубопровода и перекачка возобновилась. Позже, душманы на месте диверсии оставляли мины, что значительно усложняло задачу. Казалось, что трубопроводчики весьма мирные воины, тыловики. Они не ходили в рейды, не карабкались в горы, однако, число погибших и раненных трубачей росло. Это они, упав на асфальт, отстреливались от наседающих (пусть немногих) душманов, это им - тоже отрывало ноги при замене секции поврежденной и заминированной трубы, это у них не было бронемашин, это им, привыкшим по боевому уставу заниматься обеспечением войск, приходилось вести бой в «неуставной ситуации», защищая трубопровод. О них мало кто слышал. Среди них были отважные ребята, даже без обучения в военном ВУЗе. Я служил некоторое время с ними. Среди них – командир взвода Головин. Он без страха, под пулями руководил устранением аварии на трубопроводе на гератской дороге. Я их тогда прикрывал огнем из БТРа.
Конечно, не всегда все было гладко. Было, да было, и очень много темных пятен во время пребывания наших войск там. И о них молчать было бы не уместно. Бывали случаи мародерства, продажи военного имущества и даже наркомании. Последние два факта встречались наиболее часто. И не только в солдатской среде. Так, у одного командира роты при сдаче должности обнаружилась недостача большого количества промедола – противошокового препарата. Однако, шума вокруг этого события раздувать не стали, ограничились взысканием и заменили офицера в Союз. Через несколько лет фотография этого ротного появилась в журнале «Советский воин», - дескать он отличный командир, фронтовик и так далее. Более узкий круг, чем журналисты, знал истину.
Были и такие «воины», которые, пристрастившись к наркотикам, уходили в поисках героина за пределы части к знакомым дуканщикам, сарбозам или просто к «духам». Их потом находили то с перерезанным горлом, то с пробитым черепом, а некоторых не находили вообще и нет их по сей день. Да, это правда, как бы трудно не было об этом говорить. У всякого предмета есть своя светлая и темная сторона. Мы всегда старались показывать только светлую сторону события. Однако, в жизни все не так. Так, один солдат «служил» в Афганистане два с половиной года. Из них год был в «бегах». За это время он полностью деградировал как личность. Пристрастившись к наркотикам, он потерял в весе двадцать килограммов. Выловив беглеца, его тут же отправили к жене в Союз, которая давно отказалась от него.
Кто виноват, что в нашем обществе появилось уродливое и чуждое нашей армии явление, как наркомания? Среди людей, выполнявших там свой воинский долг? – вы скажете? Да, сказать нечего. Но кто виноват? Ну, уж точно не сержант или лейтенант советской армии. Ответьте сами. Да, одни скатились на дно жизни, другие возвысились, стали героями, теть ушли в мир иной. Так было всегда. Это постулаты мироздания. Однако, приглядитесь к окружающим. Они в свои девятнадцать лет видели и пережили то, что, быть может, не пережил его отец за всю свою жизнь. Они ходят рядом с нами, стоят за станком, едут в автобусе Это им говорят в очередях: «Мы вас туда не посылали». Это они кричат ночами в палатах больниц, госпиталей. Кричат не только от болей в давно ампутированных руках и ногах, ослепших глазах, оглохших ушах, - но и от боли душевной, от оглохшего, ослепшего людского равнодушия, бессердечия и бездушности. Помогите этим парням! Не отворачивайтесь, это не только их, это наша с вами боль! Боль чиновничьего равнодушия, бюрократического обещания и ошибок политических деятелей.

 

продолжение следует…